НЕСКОЛЬКО СЛОВ К ЧИТАТЕЛЮ
Пару лет назад с радостью узнал, что у Евгения Шатько в один год вышло две книги прозы. Теперь вот однотомник. Счастливое время — при жизни писателю так не везло...
Вот уж не думал, что придется когда-нибудь писать предисловие к посмертному изданию Евгения Шатько. Меня всегда поражал в нем спокойный запас сил, который с годами не только не уменьшался, но, казалось, увеличивался. Соответственно строился и график его творчества. Большинство прозаиков к пятидесяти годам успевает в главном высказать себя и в лучшем случае выходит на плоскость, пусть и невысоко расположенную. А Шатько шел к своим вершинам медленно, осторожно, с некоторой даже оглядкой — зато писал все лучше и лучше, глубже и глубже, и именно в последние годы появились самые сильные его вещи, вплоть до посмертно вышедшего пронзительного, печального, редкостно талантливого рассказа «В пламени твоем». Можно только догадываться, сколько ненаписанных страниц великолепной прозы ушло в землю вместе с этим незаурядным писателем.
Не случись несколько лет назад беды, размышлял бы сейчас, что за книжка получилась. Теперь приходится размышлять об ином — что за писатель и человек Евгений Шатько, каким встает он из этой книги?
Человек он был не просто хороший — очень хороший: мягкий, покладистый, с удивительным чувством юмора. Он — крайне редкое свойство — любил быть объектом шуток: не припомню другого литератора, который в подобных случаях так заразительно, с наслаждением, смеялся бы. Мы дружили много лет. Множество раз мы вместе ездили по стране, ни разу при этом не повздорив — заслуга тут была точно не моя...
И в литературном процессе Шатько был деликатен предельно: опять-таки, пожалуй, не вспомню писателя, до такой степени лишенного клыков и локтей — за себя не боролся.
Но в главном своем деле был тверд—не конъюнктурил, не подлаживался, не славил очередного вождя и его безгрешных соратников, никогда не отступал от принципов, которые диктовали ему порядочность и талант.
Для разного рода читателей существуют как бы два Шатько. Первый — серьезный, вдумчивый прозаик, лиричный, мягкий, с хорошим именем, но без шумного успеха — довольно регулярно печатался, охотно читался, но критические шпаги из-за его книг не ломались. Второй — популярный юморист, начавший поздно, но на редкость удачно, сразу ставший известным, читаемый с эстрад, звучащий по радио, увенчанный международной литературной премией. Очень талантливый и уже знаменитый Михаил Задорнов как-то сказал мне радостно и гордо, что он — ученик Шатько.
Как же сочетались в одном человеке два столь разных литератора?
В книге, которую вы читаете, нашлось место и для серьезной прозы, и для юмора. Но когда читаешь подряд то и другое, становится ясно, что Евгений Шатько писатель был очень цельный, душу и руку между жанрами не делил: в самых печальных его рассказах много юмора, да и юмор порой печален. Четкого водораздела нет, герои в главном родственны, психологически достоверны, люди как люди — только иногда попадают в драматические ситуации, а иногда в смешные. Школа видна сразу: и у Чехова нелегко уловить момент, когда от веселого чтения становится грустно.
В однотомнике целая галерея характеров. У Шатько почти не было монорассказов, где и действие, и фон прилаживаются к основному герою. Куда чаще выходило по-иному: герой-рассказчик скромно уходил в тень и, не стремясь выявить себя, становился как бы глазами и ушами читателя, помогал увидеть, услышать и понять прочих персонажей. Кстати, черта, в высшей степени свойственная писателю и в жизни: слушать он любил больше, чем говорить, смотреть больше, чем показывать. Пожалуй, можно сказать, что в прозе Шатько главными оказываются как раз второстепенные герои. Его рассказы и повести населены густо, причем «выходных» ролей почти нет: все персонажи автору интересны, все художественно уважаемы и, раз уж появились, приглашаются на достаточно почетное место в произведении.
Почти все, вошедшее в эту книгу, я читал и раньше, по мере написания, чаще в рукописях. Теперь, перечитав подряд, заметил одну интересную закономерность: люди плохие удавались писателю куда хуже, чем хорошие. То есть и плохих изображал он точно, красочно, с обычной своей пластичностью, но получались они вроде иностранцев: все слова слышны, все поступки видны, а вот глубинные мотивы поведения порой загадочны — поступают плохо, потому что плохие. Может, в том дело, что влезть в шкуру таких персонажей писателю было трудновато, не хватало темного в собственной натуре.
Зато с каким проникновением и пониманием писал Шатько иных героев — мягких, совестливых, к любому человеку, вплоть до случайного попутчика, готовых отнестись с сочувствием и состраданием. Причем герои эти кто угодно, только не ангелы,— автор их любил, но не приукрашивал. И непутевы, и от «вредных привычек» не застрахованы, и плоть от них требует своего и получает свое, и смешны порой до нелепости... Нет, не приукрашивал их писатель — но любил. И, даже смешные до нелепости, они зато и добры до нелепости. Везет им в жизни нечасто — тем не менее живут, радуются невеликим своим победам, страдают от любви, мучаются, грешат, обижаются друг на друга и прощают друг друга. Для ярлыков не годны — ни положительны, ни отрицательны. Но какие же хорошие люди!
Вот стоят они перед глазами, сплошь разные, схожие только, пожалуй, трудолюбием и человечностью: Автономовна из великолепного рассказа «Лесничиха», Васька и Таня из «Гармошки», Гришка Храбров, Татьяна Петровна и Фаргад из «Золотой форели», шестиклассник Антошка из «Цикады», Катерина из «Шалой», Алексей Акимович из печального и трогательного рассказа «Слети к нам, тихий вечер...» — пенсионер, на семьдесят восьмом году жизни вдруг начавший писать наивные, высокопарные, беспомощные стихи, среди которых вдруг иногда вспыхивали странные, яркие строчки, вроде этой, про Лермонтова: «Он умер потому, что был Поэт...»
Говорят, у хороших писателей свой язык, своя манера. Все так. Но прежде всего — свой мир! А у Шатько он был — свой мир, населенный своим народом. Когда рассказы печатались по отдельности, казалось, чего-то им не хватает: резкости, определенности, жесткости авторской позиции. А теперь, когда читаешь их подряд, видится иное: мягкость, свобода композиции, уважительное внимание к странностям жизни, описать которые важней, чем оценить, как раз и составляли то, главное, чем отличался Шатько от других прозаиков своего поколения. Именно здесь, в пределах собственного мира, писатель полностью творчески раскрепощался, и тогда получались такие, например, вещи, как маленькая повесть «История короткой любви» — на мой взгляд, один из шедевров современной русской прозы.
Из множества литературоведческих работ известно, что сатира не должна быть доброй — ее дело клеймить и жечь. Но общие правила — для средних литераторов. Шатько очень яркий сатирик, но его сатира добра — что делать, по каленому железу специалистом не был. Отрицательных своих персонажей почти никогда не высмеивал — скорей, добродушно подшучивал над нашими доставалами и алкашами, нескладехами и неумехами, над въедливыми редакторами и сытыми диссертантами, городскими искателями ржаного ломтя.
Теперь вот думаю: а ведь они в большинстве своем и вправду заслуживают не ярости, а жалости. Ну о чем мечтают наши доставалы и блатмейстеры? Добыть диван или палку сухой колбасы, причем не украсть ведь — за свою цену. А «застойный» редактор — чего он давил автора? Его давили — вот и он давил...
Может, поэтому так любили рассказы Шатько самые разные читатели. Увы, эта любовь не помогла писателю в роковой момент, можно сказать, что и пал он жертвой своих героев. В далекой поездке свалился в тяжелом гриппе, а местные врачи заподозрили прободение язвы. Операцию сделали, прободения не нашли, а сердце не выдержало...
У Шатько есть тонкий рассказ с показательным названием — «Что ж вы мимо едете?». О том, как живут в лесу, в стороне от жилья и дорог, два старика, Макар и Дуня. Дуня болеет, лежит на печи, почти не вставая, а лечить ее, кроме Макара, некому («Фельдшер вторую неделю грозится приехать и отвезти. А я так полагаю, отлежится она сама собой. Я при ей... Сейчас ей отвар подам и порошок... Аспирин или резерпин, шут его разберет. В прошлом месяце охотники были, оставили. Лекарство из аптеки, импортный товар!»). Починок, где обитают старики, словно выпал из жизни, из времени — и сын их, шофер, которому самому все некогда, тем не менее уговаривает рассказчика заехать к старикам («Всем некогда заехать в места, которые поглухее, ровно нелюди там живут!»), а услышав вполне мотивированный отказ, тоскливо укоряет: «Что ж вы мимо едете?»
Герой Шатько все же не проехал мимо, засовестился неизвестно отчего, добыл лошадь и по лесу, по снегу, добрался до обиталища двух совсем чужих ему стариков... Сюжет, характерный для прозы Шатько, как он был характерен и для его жизни. Людей ненужных, «неперспективных» для писателя не существовало. Нет, он не был бойцом, способным с маху крушить зло. Но не вспомню человека, который умел бы так сопереживать. Думаю, эта способность к сопереживанию наравне с прочным художественным даром и обеспечит книгам Евгения Шатько долгую жизнь.
Леонид ЖУХОВИЦКИЙ